После поворота на Гоулберн на дорогу внезапно опустился туман. Это случилось так неожиданно, как будто небесная молочница обронила на землю бидон с молоком и оно, смешавшись с ветром и придорожной пылью, повисло непроницаемой дымкой над дорогой на Гандагай.

​

Из непроницаемой молочной пелены выплывали сверкающие самосвалы с козлиными черепами на капоте, седые камни, причудливо искривленные деревья и огромное количество овец, сливающееся в пушистый ковер: белые и грязного серого цвета, постриженные и заросшие с ног до головы, овцы недвижимые и даже парочка мертвых, свалившихся у придорожных заборов.

Мне стало казаться, что мы находимся не в Австралии, а на забытых богом болотах Гримпенской трясины из рассказов Конан Дойля. Я застыла в ожидании, что вот-вот выйдет на дорогу ужасная собака Баскервилей в окружении злобных кикимор, вурдалаков, обезглавленных рыцарей и висельников с пеньковыми галстуками на синюшной шее. И по непонятной причине замыкать шествие нечисти будет украинская Панночка в веночке из белых лилий на порочном челе.

 

Мы ехали и ехали в непроглядном тумане, оставляя за собой орды овец, деревья и камни.

 

Впереди замаячили какие-то огоньки. «Неужто духи заколдованных болот?» – сдуру подумала я.

 

И из плотного тумана выплыл огромных размеров предмет – точнее, очертания тела, явно принадлежавшего какому-то гигантскому животному.

 

Передо мной во всей красе предстала огромнейшая статуя овцы. Овца угрюмо смотрела на поля, расположившиеся вдалеке, и как будто страдала от невозможности туда отправиться. Возле ног овцы сверкали огни маленького магазинчика, где у дверей сидела миловидная старушка в панамке и вязала носок. Ох уж этот вечный носок!

 

- Заходите, заходите к нам, – затараторила старушка. - Как раз сегодня завезли новый мед из долины.

 

- Гленн, что это такое? – в растерянности спросила я. – Что это за громадина?

 

- Эта статуя посвящена австралийской кормилице – овце, – ответил Гленн.

 

- Мы любим гигантские статуи. Ох, вы себе даже не представляете, как мы их любим! – приняла эстафету старушка. – У нас в Австралии имеется не только огромная овца, но и самый большой в мире банан, и гриб, и коала, и ананас, и... В общем, насчитывается 150 различных гигантских статуй по всей Австралии.

 

Старушка продолжала экскурс в историю, а Гленн молчал. Он вспомнил деда, Гарри Купера, лучшего ширера, или овечьего стригаля, в Гандагае, да и во всем штате Новый Южный Уэльс. 366 овец за один день. Нет, не каждый ширер Гандагая, да чего уж – всей Австралии, мог гордиться таким рекордом.

 

Старина Гарри Купер, поджарый и крепко сбитый, тщательно постриженный под модный бокс, внешне скорее напоминал чикагского гангстера 20-х. Он одевался с иголочки и ни при каких обстоятельствах не позволял себя появиться на публике со щетиной - будь то общество дам и джентльменов местного клуба или компания забулдыг в старом пабе, или его верные товарки-овцы, собранные в кучу для весенней стрижки.

 

Каждое утро неторопливо и как-то даже механически Гарри чистил зубы, брился, поправлял свой идеально постриженный бокс, надевал рабочие штаны и чистую белоснежную рубаху и шел в далекий шед - стричь овец. Тяжелые металлические ножницы болтались у него на поясе, в руках – неизменный ящик с таккой*, которую приготовила кормильцу его жена, Элизабет.

 

Таким Гленн и запомнил деда. Немногословным, неторопливым, простым австралийским гением стрижки овец. И казалось, что прямо сейчас выйдет он из тумана, неспешно и чинно, потому что не пострижена самая большая овца Австралии. Непорядок!

Гленн смахнул с себя наваждение. И чего только не привидится в тумане у статуи гигантской овцы!

​

***

Позже мы попрощались с болтливой старушкой, увозя за собой очарование старой доброй австралийской глубинки и баночку янтарного мёда «Манука». Как там было сказано? Волшебное средство от тысячи болезней, полезная в хозяйстве вещь.

Туман отступил и рассеялся. За окном плыли старые в колониальном стиле дома, зеленые парки, квадратные ангары новостроек с рекламой и огнями Гоулберна.

 

Мы уже выезжали из городка, когда мой взгляд привлек огромный мрачный комплекс зданий, уродливой плешиной застрявший в ландшафте веселого города.

 

- Это тюрьма, – заметив мой удивленный взгляд, произнес Гленн. – Самая страшная тюрьма Австралии - Гоулберн-Призон.

 

- Я не понимаю, совершенно не понимаю: зачем нужны тюрьмы в Австралии? Австралия - это рай земной. Почему тут до сих пор совершают поступки, из-за которых нужно было построить эту громаднейшую темницу? – спросила я, понимая с первого слова, какие глупости я несу.

 

- С ранних пор существования человечества преступления совершаются и будут совершаться, поэтому будут строиться тюрьмы и звучать приговоры. Эта тюрьма сравнительно новая, - продолжил Гленн. - Тюрьма в Гоулберне существовала с 1830 года. В 2001 тут построили отдельный корпус для особо опасных преступников. В этом корпусе нет столовой, нет общих душевых. Там не увидишь картинок из голливудских фильмов о мускулистых татуированных заключенных, которые «качают железо» в тюремном дворике. Да и в некоторые дни можно обойти по периметру всю тюрьму и не увидеть ни одного заключенного. Все они в камерах. Несмотря на все предосторожности, одному умельцу удалось протащить в тюрьму мобильный телефон и зарядку, да еще и организовать покушение с огнестрелом и два похищения.

 

- А знаешь, я вспомнил, что в этой тюрьме сидел Джон Киллик. – В глазах Гленна вспыхнули какие-то непонятные огоньки, и он заговорил почти стихотворным речитативом. -  Представляешь, он - знаменитый в своей бандитской среде преступник со стажем, дерзкий и отважный Робин Гуд, налетчик и гроза банкиров. Она – хорошая девочка, библиотекарша в очках. И вдруг любовь, которая не хочет знать никаких препятствий и затворов.

 

Он сидит в тюрьме с красивым названием «Серебряные воды». Она заказывает вертолет якобы для того, чтоб осмотреть окрестности Сиднея. А на самом деле - угоняет вертолет и забирает любимого с тюремного дворика под выстрелы и проклятия охраны. Вместе они проводят полтора месяца в бегах, за что и расплачиваются: она – десятью годами заключения, а он – пятнадцатью. Только его везут не обратно в тюрьму с красивым названием «Серебряные воды» - его держат тут, в Гоулберне.

 

- Ай, Олга, знаешь, я вспомнил – вдруг спохватился Гленн, словно боялся пропустить что-то очень важное. – Ее звали Рэд Люси. Ну конечно же, Красная Люси. Как я мог забыть? Она была русской, как ты. Ох уж эти русские, отчаянные головы!

 

Он замолчал, обдумывая что-то важное. То ли, о перепятиях судьбы и невероятных совпадениях, а может быть о том, хватит ли безнина до следующей бензоколонки. А я задумалась над этой немыслимой историей о бестрашной Красной Люси.

И, ведь тысячу раз права Жемчужинка, напутствуя меня словами «Любовь парит в небесах, когда ее держат крепко любящие руки». 

​

 Только я не уверена, смогла бы я так: угнать вертолет, пройти сто верст в железных сапогах, сразиться с драконом, чтоб спасти своего самого дорогого и любимого?

***

Начинало темнеть. Распрощавшись с Гоулберн, мы ехали в Канберру, куда нужно было успеть затемно.

 

 

*Такка – еда.